Обет молчания [= Маска резидента] - Страница 85

Точно так же никакого действия не возымел массированный — а уж я расстарался — выезд пожарных и аварийно-газовых машин.

Крепок оказался домик. И не только стенами! Но должен же быть в обороне противника изъян. Я снова и снова перебирал накопленные за эти дни «против». В дом незаметно не проникнуть. Нахрапом не прорваться. Выезжающего или въезжающего авторитета не подкараулить, потому что он не выходит, а сиднем сидит где-то во внутренних помещениях. Где сидит, тоже установить невозможно. Сколько он там сможет скрываться, снова неизвестно. Изображать из себя почтальона, врача, милиционера, собирающего макулатуру пионера или умирающего от истощения прохожего бессмысленно: все равно дальше ворот не пустят. Положеньице! Что-то не упомню, когда такие имели место быть.

Еще раз.

Забор…

Ворота…

Стены…

Входящие-выходящие люди…

Люди. Главное дело, и людей-то почти нет. Более-менее постоянно выходит только охранник, прогуливающий собаку. Шлепнуть бы этого пинчера, раз до хозяина добраться не могу. Может, его с расстройства инфаркт хватит. Вон какая собаченция ухоженная. Другой детей родных так не содержит. Ей-богу, укокошу с досады, чтобы не отвлекал, не маячил туда-сюда со своим провожатым на поводке. То-то будет удар для подопечного обнаружить своего любимца в дохлом, как самая беспородная дворняга, виде! Ведь притащит, поди, ее пред светлы очи «шестерка»-охранник. Не бросит где-нибудь возле мусорки. Еще и похороны устроят, и поминки богаче, чем иному человеку. А ведь точно притащит. И устроят. Как пить дать!

А ну, крутанем обратно. Собака. Охранник, выводящий ее каждый день. Каждый божий день. Каждый, без перерывов. Один и тот же охранник. Одну и ту же собаку…

Еще не раз, не два и не десять я обсасывал пришедшую в голову идею.

Собака. Охранник. Приход-уход. Каждый день… Телескоп я бросил на крыше. Пропадай он пропадом. Я с его помощью свое открытие уже сделал. Пусть теперь другие наукой занимаются. Хоть даже те, несущие охранную вахту дворники. В конце концов, в тубусе телескопа, если из него внутренности вытряхнуть, можно очень даже замечательно хранить метлы.

Утром я вышел на последнюю, шестую, охоту. Из всего оборудования у меня были небольшой, чуть длиннее спичечного коробка пистолет с глушителем и истекающая дамскими запахами сучка эрдельтерьера, купленная накануне на Птичьем рынке. Эрдельшу мне до того пришлось малость поколотить, чтобы у нее выработался устойчивый отрицательный рефлекс на своего нового хозяина. Я воспитывал ее примерно так же, как дрессировали в свое время в учебке меня, когда хотели надежно закрепить какие-нибудь вновь требуемые навыки. За короткое время я добился выдающихся, куда там Дурову, результатов. При виде меня прикупленная на рынке собака, даже если в руках я держал, поводя у ее носа, первоклассную сахарную кость, норовила сорвать с места в галоп и убежать на самый край собачьего света. Контрольным словом, запускающим этот механизм страха, я избрал команду «нельзя!». Это «нельзя!» для моей любимицы было страшнее вышедших на промысел собачников! Слаба в коленках оказалась породистая животина. Люди, я в том числе, такие упражнения годами выносили без скулежа и поджимания хвостов. Еще и спасибо инструкторам говорили! А говорят — «собачья жизнь». А курсантская жизнь — не слабо?

Свою милую собаченцию я, замаскированный под средней руки интеллигента, совершенно случайно прогуливал по маршруту, по которому водили известного мне добермана. Моя эрделька успела изрядно пометить чужую территорию, когда нас догнал возжелавший немедленной любви пинчер. Охранник еле удерживал поводок, и ему было не до того, чтобы рассмотреть меня подробней. Могу поспорить, что максимум, что он запомнил, — это второй свежести плащик, круглые очки и нудные сюсюканья по поводу того, что моя девочка такая умница, что достаточно раз сказать «фу» — и как обрезает. И что родители у нее привезены из Франции. И что щенилась она два раза. И что…

Верно подмечали инструктора-сыскари: менее всего привлекает внимание навязываемое знакомство. После такого занудства в памяти у собачьего охранника останется только ощущение беспокойной тоски. А вы вашего пинчера развязывали? Да? Нет? А кто его папа? А мама? А дедушка? А шлейку вы где покупали? Я довел охранника до такого состояния, что он, наплевав на собаку, смотрел уже только на меня, подбирая слова для достойного, желательно в цензурной форме, ответа.

— А все-таки согласитесь, что у вашего пинчера окрас несколько тускловат… — не допуская паузы, бубнил я, отвлекая внимание на себя, одновременно вытаскивая из рукава хорошо заточенный стропальный нож и приближаясь к поводку.

— Вот моя эрделька… — я резко повернул голову в сторону своей собаки, охранник сделал то же самое, и я мгновенным движением перерезал струной натянутый поводок добермана-пинчера.

Освобожденный кобель радостно отскочил в сторону.

— Нельзя! Нельзя! Фу! — что было сил заорал я и отпустил поводок.

Услышав знакомую, не сулящую ничего доброго команду, терьерша, взвизгнув, отпрыгнула сразу на два метра и, напрочь забыв о только что закрученном с пинчером романе, припустила со всех четырех лап туда, куда смотрели ее выкатившиеся с испугу глаза.

— Нельзя. Нельзя. Стой! — орал я вослед, закрепляя первоначальный успех. От моих возгласов бедная собака все более и более припускала ходу. — Нельзя-а-а! — Доберман-пинчер рванулся за невестой.

— Стой! — совершенно по караульному уставу кричал вместе со мной охранник. Я так и ожидал услышать необходимую в таких случаях добавку «стрелять буду!». Так мы орали дуэтом. Он — «Стой!» Я — «Нельзя!» Вильнув на прощание хвостами, собаки скрылись за ближним поворотом. Доберман был утрачен хозяином навсегда. А вот терьерша вовсе нет. Хватаясь за сердце и голову, изображая отчаяние по поводу внезапной утраты любимицы семьи, я, честно говоря, совершенно не волновался. Куда она денется. У нее в ошейнике вмонтирован микропередатчик, каждые сорок секунд посылающий сигнал на мой находящийся в кармане приемник.